"Совершенное безумие, бредовая коррида" — таков отклик критики уже не на лабораторные изыскания Эссейона, а на спектакль Театра Бу­ри "Исчезновение" в Картушери де Венсенн. "Бред на двоих" — так Эжен Ионеско назвал свою новую пьесу, поставленную в театре "Сво­бодное пространство Монпарнас" .

Театр Монпарнас, поименованные в "Парископе" "бульварные зре­лища", Эссейон . Трудно отделаться от ощущения, что французскому театру сегодня и в самом деле очень далеко до триумфов и переполнен­ных залов, какие он знал два десятилетия назад. Но ведь театр, чтобы реализовать себя как вид искусства, нуждается в просторах широкой аудитории, в атмосфере праздника. Только в этом случае способно со­вершиться чудо, к которому стремился Жан Вилар в T.N.P., — чудо об­ретения искусством живой реальности и вместе с тем ее поэтического преображения, в котором захватывающему единению театра и жизни, сцены и зала вторит столь же острое ощущение их несовпадения, их обособленности.

Есть у французского поэта Эжена Гильвика стихотворение "В ко­лодец". В нем сталкиваются два эмоциональных начала— отчаяние и надежда, два образа — темнота глубокого колодца, глухого одиночест­ва, и свет праздника, жизни с людьми и для людей. И, покидая Театр Монпарнас, вырвавшись из подземелья Эссейона на парижские улицы, я вспоминал строчки Гильвика:

Но постойте, а праздник?

Для кого будет праздник?

А он обязательно должен прийти —

Праздник.

Речь идет не о личных пристрастиях и вкусах, но о центральных для современной французской культуры вопросах. Об отношении ис­кусства к насущным проблемам реальности, о месте театра в контексте социальной действительности и его роли в духовной жизни общества, о связях творческих поисков мастеров французской сцены с передовыми идеями времени, с чаяниями демократической аудитории. И если до сих пор я вел речь о том, как трудно живет сегодняшний французский театр, то теперь настало время рассказать о тех работах, в которых ясно про­явилась преданность высоким традициям национальной сцены, стрем­ление к современному истолкованию классики, обращенность к широ­кому зрителю, — о спектаклях Жана-Луи Барро, Марселя Марешаля, Питера Брука, которые утверждают силу разума, власть поэзии, веру в человека.

Руководитель "Компани Рено—Барро" подтвердил свою репутацию вечного искателя, осуществляющего самые смелые свои замыслы на материале национальной классики. На этот раз Барро вывел на сцену большого зала Театра д'Орсэ героев философской сказки Вольтера "За-диг" и оживил на малой его сцене страницы произведений Дени Дидро. Режиссер не случайно обратился к эпохе Просвещения, сыгравшей ис­ключительно важную роль в истории французской мысли: он включил творения великих философов в спор о границах и возможностях челове­ческого разума, нашел ответы на вопросы, волнующие и сегодня.

Вольтеровский спектакль Барро — прихотливо-восточный, пест­рый, равно заразительный в серьезности и лукавстве, чарующий поста­новочной выдумкой и отчетливой манерой актерского исполнения, — строился вокруг фигуры Задига. Видимо, не случайно Мари-Жозе Фло­та оттенил в своем герое не только проницательность и сердечность, но еще и самоиронию и некоторую грусть, — актер внес в образ нечто от современного французского интеллигента с его утонченностью и легкой ранимостью. Кажется, именно глазами этого искателя истины и роман­тика Барро увидел суетный, ничтожный, но не лишенный любопытства и даже определенного права на существование мир обывателей, по­грязших в мелочных расчетах, мир ловцов удачи, заблудившихся в хит­росплетениях ими же самими сочиненных корыстных интриг. Задиг жил среди них, но не с ними; он повторял: "Как трудно дается в этой жизни счастье!" И еще: "Не будем терять мужество ." И временами казалось, что россыпь крупных звезд на черном заднике сцены светится особенно ярко. Вольтеровский спектакль Барро был обращен к уму, сердцу и опыту современного французского зрителя, живо волновал многочис­ленную аудиторию Театра д'Орсэ.