Следуя этой логике, можно ожидать, что великаны должны быть не чужды просветленного, может быть, даже божественного начала. Одна­ко "божественное" в спектаклях Чулли вовсе не означает светлое, бла­гое, доброе. Так, в "Хорватском Фаусте" Слободана Шнайдера Чулли выводит на сцену трех великанов в обличье ангелов с громадными крыльями за спиной. Лица их скрыты под яйцевидными масками, а в руках нити, привязанные к рукам, ногам, головам Фауста, Мефистофе­ля, Маргариты. Огромные таинственные ангелы — всесильные кукло­воды — и живые люди в роли покорных марионеток. Вот как понимают связь "божественного" и "земного" в Театре ан дер Рур, вот отчего кар­лики и великаны так часто выходят на его сцену.

В своих постановках Чулли нередко дополняет антиномию "боль­шого" и "маленького" противоположением "живого" и "неживого". Например, в его сценически совершенной, насыщенной пронзитель­ными поэтическими прозрениями и философскими догадками поста­новке "Кетхен из Хайльбронна" Клейста главным конфликтом оказыва­ется спор живой плоти, неутоленных поисков духа и физического омертвения, духовной спячки, в которые впадают герои, лишь только они полагают, что искомые ими цели достигнуты. Эта сложная колли­зия воплощается режиссером с помощью игры в "большое" и "ма­ленькое", в "живое" и "мертвое": наряду с живыми актерами в " спек­такле выведены их куклы в полный рост, так что каждое действую­щее лицо имеет возможность как бы впрямую обратиться к себе-двойнику, к двойнику партнера — в ролях эпизодических персона­жей "задействованы" великолепные, взятые из подлинного народного итальянского театра марионетки; перед самым же финалом на особой встроенной в задник ширме появляются главные герои, претерпеваю­щие свои последние испытания в виде крохотных кукол. Игра масшта­бами, игра фактурой становится, таким образом, проводником метафи­зически обобщенной и одновременно сугубо современной темы зем­ной человеческой юдоли.

Одаренный поистине провидческим театральным зрением, Роберто Чулли тем не менее не первый и не единственный, кто ощутил и ис­пользовал в философском плане возможности наглядного сопоставле­ния "большого" и "маленького". Достаточно обратиться к "Синей пти­це" Метерлинка, к ее полной мхатовской версии, чтобы обнаружить своеобразную, но сходную трактовку этих же начал. Смерть здесь — устрашающие гигантские "Духи Тьмы и Ужасы", слуги злобной Ночи;

Жизнь — крошки "лазоревые дети" в Царстве будущего, в царстве не­родившихся душ, которых опекает мудрое и строгое Время .

Лопахин в "Вишневом саде" в порыве несвойственного ему фило­софствования говорит: "Господи, ты дал нам громадные леса, необъят­ные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами ." На что не расположенная к лирике Ра­невская отвечает ему: "Вам понадобились великаны . Они только в сказках хороши ."