Речь не об исчерпанности традиционных подходов, обеспечиваю­щих преемственность с театральным прошлым или пытающихся это прошлое впрямую оспорить. Объективно говоря, прямая полемика с прошлым является той же верностью ему, только с обратным, так ска­зать, знаком. Речь о том, что сегодняшний театр все чаще с этим про­шлым демонстративно порывает, обнаруживая ту степень радикализма, которая наглядно включает последние чеховские постановки в орбиту новейшего философского и эстетического опыта, решительно пересмат­ривая проблематику и строй его драматургии, обнаруживая в ней все новые возможности, извлекая из нее все новые созвучия живой, за сте­нами театра протекающей реальности. Ремонты дверных замков spas-ektb.ru.

Провидческими оказались слова Стрелера, осуществившего поста­новку "Вишневого сада" в 1974 году и открывшего ею, видимо, послед­ний в нашем столетии этап осмысления чеховской драмы: "Настало время отдать себе отчет в том, что теперь надо попытаться представить Чехова совсем иначе . более универсальным, более символическим, более открытым фантазии ." При этом Стрелер предостерегал от опас­ности "впасть в отвлеченность, лишить всякого значения пластическую реальность Чехова". Он считал, что по отношению к чеховской драме вряд ли возможно утверждение: "все, что происходит, происходит сей­час и будет происходить вечно". Однако тот способ, которым он пре­одолел отмеченную им опасность, уже подсказывал реальную возмож­ность выхода театра за пределы, Стрелером очерченные.

Стрелер попытался решить "проблему Чехова" с помощью трех "китайских шкатулок", которые вкладываются одна в другую. Меньшей "шкатулкой" стала для него "занимательная история про людей". Сред­ней — "шкатулка Истории", в которой живые характеры, события, вещи "чуточку смещаются, остраняются". Наконец, самая большая — "шка­тулка Жизни" — представляла частное и историческое бытие персона­жей "в почти метафизическом измерении, внутри параболы судьбы". В этом "почти" — грань, которую Стрелер отказался перейти.

Режиссер создал спектакль психологически прописанный и отсы­лающий зрителя к символу, легкий и пронзительно трагичный, в кото­ром ему в самом деле удалось передать одновременно и "биение серд­ца", и течение "реки Истории", и "вечную параболу . краткого земного существования". Он синтезировал и подытожил все прежние варианты прочтения чеховской драмы, никого при этом не повторив и не напом­нив. И вместе с тем, как бы невзначай, открыл дверь в театральное бу­дущее: весь Чехов "конца столетия" "вышел" из стрелеровского "Сада", невольно постоянно соотносился и соотносится с ним. Притом не толь­ко в зрительском восприятии, но и в театральной практике.

Чеховское время как бы разделилось на "до" и "после" .

Между тем, строго говоря, Стрелер ничего "не изобрел". Он сделал явным и соразмерил то, что прежде предчувствовалось в подтексте, зре­ло, что подчас порознь, подчас вместе уже проступало наружу. Стрелер идеально выверил модель и привел ее в действие, тактично выявил и на этот раз с идеальной гармонией соотнес три начала — психологию, со­циум, рок.